Наука — это плохо. Нет, действительно! Учёные же сами не понимают, что они делают! И они в своём безумном желании управлять природой, которое они зовут «жаждой познания», способны просто уничтожить весь мир ради науки!
Скажем, так — строит некий учёный некое устройство… Строит… Запускает… И всему хана! Почему вдруг? Ну, сказали же вам, они сами не понимают, что делают. Может, он строил машину времени. Или космический корабль. Или вышку телерадиовещания. Или просто какую-нибудь хрень, которая не имеет определённого назначения, но для науки ну очень интересна. Главное — он посмел играть с силами, которые дозволены лишь Богу, вот так! И был за это справедливо наказан.
Ах, наука развивается и применяется, а мир и не думает уничтожаться? Не страшно. Учёные придумают что-нибудь похуже. Они всё время почему-то пытаются достигнуть хотя бы чего, хотя не представляют сами, чем всё это может обернуться:
А ещё они могут попробовать создать искусственный разум. Который тут же вырвется на свободу и укокошит или поработит создателей. А вместе с ними — и всё остальное человечество. Ну, как же — он же абсолютно чужд всему живому, для него желание убить всех людей так естественно!
Или ещё страшнее — наука не создаст искусственный интеллект, она найдёт способ самих людей улучшить искусственно. Сделать машинами, вы понимаете! Превратить в механические автоматы! И это, разумеется, её жестокие жрецы-учёные проделают с каждым насильно.
Это всё фантастика? Да что вы говорите! Взгляните в окно! Природа гибнет! Редкие звери вымирают! Леса вырубили! А кто виноват? Да ваша ненаглядная научная цивилизация, кто же ещё!
Вам этого мало? Вы говорите, что наука рациональна. Вы говорите, что наука не может создать что-либо случайно, тем более машину апокалипсиса, что никто и никогда не создаст такой агрессивный искусственный интеллект, который будет стремиться к бесцельному уничтожению всех вокруг, что трансгуманизм призван расширить возможности человека, а не ограничить их, что как раз перед наукой стоит задача спроектировать производства так, чтобы они не наносили ущерба окружающей среде — ведь именно это наиболее целесообразно с точки зрения блага людей. Хорошо. Вот вам аргумент, на который вы ответить не сможете. Наука плоха именно тем, что она рациональна. Значит, она бездушна. В ней нет места чувствам, вы понимаете? Равно как нет места и морали. Со строго рациональной точки зрения ничто не мешает одному человеку убить другого человека ради своей выгоды — в денёжном эквиваленте, например. Наука отрицает традиции и авторитет, а, значит, она бездуховна. Наука ставит благо человека выше всего — а как же Бог/Природа/Летающий Макаронный Монстр <подставить нужное>? Вот потому-то науку и следует ограничить, а ещё лучше — запретить. Ибо воистину!
То, что наука — плохо, считают, как ни странно, очень многие. Такие настроения даже удостоились своих неологизмов из латинских корней — антисциентизм и антиинтеллектуализм. Разумеется, они нашли своё представление и в научной фантастике (только не в той, которая алмазно-твёрдая, Тзинтч упаси!), чему этот троп и обязан существованием.
Прежде всего, враждебность к науке в обществе обусловлена страхом — страхом перед неизвестным. С одной стороны, научные модели природных явлений простираются очень, очень, очень далеко. С другой стороны, среднестатистическому гражданину нашей цивилизации разбираться хотя бы в их основах совсем не обязательно (а разобраться, нередко, ещё и очень сложно). Потому большая часть населения знает, что очень многие жизненно важные элементы нашей культуры созданы инженерами на основе принципов, которые вывели учёные, но не знает, что именно представляют собой эти принципы, и чем именно занимаются инженеры и учёные. Сознавать это… не очень-то комфортно, что и выражается в страхе перед наукой, который обычно выражается во враждебности к ней.
Помимо того есть определённые слои населения и организации, которым развитие науки и рационального способа мышления попросту невыгодно. Например, авторитарные правительства или религиозные культы.
«Мы не знаем всего, и то, как это будет работать, мы тоже не знаем». Вмешиваться в естественные процессы, происходящие в природе, опасно. Человеческое знание не может быть абсолютным, а, значит, вмешавшись мы рискуем сделать только ещё хуже. Потому рисковать, пытаясь изменить что-то, не следует. Наука опасна.
Потому что на самом деле наука основана на идее предсказуемости и прогнозируемости. Инженеры не могут строить завод по производству сладких печенек, а на выходе получить Машину Судного Дня уже потому, что они прекрасно осознают все процессы, которые будут происходить в их творении. Если это не так, то в лучшем случае получится крайне аварийный и опасный для своих работников завод по производству печенек, а в худшем — совсем не работающий завод по производству печенек, но это будет именно завод по производству печенек, а не ядерная бомба.
Да, строительство тех же заводов может повредить окружающей среде. Но может и не повредить — если ставить такую задачу (другое дело, что на реальных заводах её ставят редко, почему — уже за рамками этой статьи).
Не вмешиваться — не выход. В первую очередь вот почему: мир устроен совсем не так, чтобы людям в нём было удобно и комфортно. Мир даже не устроен так, чтобы самому поддерживать своё развитие от простых форм к более сложным — экологические катастрофы легко способны возникать и без вмешательства человека, просто как закономерное следствие эволюционных процессов. Самая масштабная за всю историю Земли — кислородная. Первые живые организмы не дышали кислородом — его просто не было на Земле, он к тому же был для них ядовит. Когда первые бактерии стали способны к фотосинтезу, они начали выделять кислород, тем самым убив бо́льшую часть существовавших тогда живых существ. Остальные приобрели способность выживать в контакте с кислородом, а затем и использовать его для получения энергии путём окисления. В истории жизни на Земле было пять Великих вымираний, не считая мелких. Более 99 % известных биовидов — это вымершие виды. И всё это происходило задолго до появления науки (а в большинстве случаев — и человека как такового). Не говоря о том, что банальное падение метеорита способно вызвать массовое вымирание живых существ, и на всей Земле только человек с его технологиями способен (может быть) его предотвратить.
Собственно, вся демагогия об опасности науки основана на стыдливом замалчивании альтернативы. А она такова: или разумные и просчитанные риски, связанные с развитием науки и технологий — или слепые хаотичные природные процессы, для которых не существует ни чьих-то прав на жизнь и свободу, ни рациональных стратегий. Естественные процессы куда более опасны и безжалостны, чем любая наука. Природа, в конечном счёте, обрекла нас всех на смерть. Наука пытается таковую отодвинуть и, возможно, в конечном счете таки отменит совсем.
Да, конечно, при недостаточном уровне прогнозирования результата масштабный проект может оказаться опасен помимо воли его создателей. Это причина отказываться от таких проектов? Нет, повод рассчитывать последствия лучше.
С помощью научных знаний можно создавать опасные и очень опасные вещи. Оружие, например. Как такие знания применить — зависит от тех, кто ими обладает. Иначе говоря — науку можно использовать для опасных целей, но это говорит не о том, что плоха наука, а о том, что плохи люди, которые её так применили (точнее — у этих людей плохие убеждения и плохая политика). Яркий пример — ядерная бомба. Если в очень простом изложении: изначально делали топливо для атомных электростанций, и предупреждали, мол, «аккуратнее с этими штуками, допустите оплошность — хана всему в радиусе n*10 километров!» А военные как раз и подумали: погоди-погоди-ка, «хана всему»? «N километров»? Хе-хе-хе…
Хотя даже в случае с ядерной бомбой всё не так просто — наличие у СССР и США впечатляющего ядерного арсенала было, пожалуй, основным фактором, сдержавшим Холодную войну от перехода к горячей стадии.
«Как вообще можно считать, что любовь — это всего лишь комбинация определённых гормонов в крови?» Наука — это занятие, которому чужды чувства, эмоции, фантазия. Научный подход чужд красоте — для него превыше всего целесообразность. Учёный лишён свободы воображения, он скован рамками математических формул и правил холодной логики. В музыке наука видит звуковые волны, в радуге — белый свет, разложенный в спектр, в человеческих чувствах — железы, гормоны и рефлексы. Даже если это и так, разве не лучше просто не обращать на это внимания и сосредоточиться на образах и ассоциациях, которые вызывают эти вещи?
Потому что одно другому не мешает. Если ты знаешь, что радуга — это результат преломления лучей с разной длиной волны, радуга от этого не перестанет быть для тебя красивой. И если ты знаешь, что твои чувства имеют материальный носитель — гормоны — ты не лишишься своих чувств. Или лишишься, поняв, что толкало тебя на безумные поступки и как этому можно противостоять. И окажешься только в выигрыше. Более того, наука сама по себе не лишена эстетики. Строгая симметрия математических формул. Сложная взаимосвязь цепочек биохимических реакций. Да, конечно, красоту такого рода может осознать только тот, кто сам занимается изучением соответствующей отрасли науки — но чем это плохо?
Кроме того, многие учёные признавались, что первично осознавали решение научной задачи образно, а только потом описывали его строгим математическим языком. Так что они действительно созерцали мир, причём таким, какой он есть, иначе решение было бы неправильным и нерабочим. Это вам не рисовать в наркотическом угаре лишённую смысла и логики ахинею, которая только на эмоциях впечатлительных личностей играет.
И не забываем про огромное количество гуманитарных дисциплин, по факту занимающихся познанием духовного мира человека через язык/искусство/события прошлого/философию/законы/нужное вставить.
«Материалистический поход обесценивает традиции наших предков!» Как же духовность? Как же мораль? Быть рациональным — это значит не принимать на веру авторитет. Не принимать на веру авторитет — значит отрицать мораль и этику, ведь что кроме традиции и обычая может их гарантировать? Ничего. Рационально поступать — значит всегда и во всём заботиться только о своей выгоде, о материальном, о деньгах и своей безопасности — в ущерб другим, конечно. Рационализм опасен для общества.
Потому что этика может иметь и имеет рациональную природу. Вопрос оптимальных стратегий поведения изучается в рамках теории игр. Классическим примером является дилемма заключённого, когда следование личным интересам приводит к тому, что все оказываются в худшем положении. А этическая философия Канта с его категорическим императивом объясняет, что нравственное поведение и есть самое рациональное, что мораль не нуждается в авторитетах, а напротив, основана на том, что другой человек такой же как ты.
Традиции бывают объективно доброкачественные, а бывают объективно дурные. А бывает, что одна и та же традиция в одних обстоятельствах срабатывает как годная, а в других — как вредная. Полагаться на традицию, обычай и авторитет как на палочку-выручалочку не менее (если не более) опасно, чем злоупотреблять чем-либо связанным с наукой.
Опасно всё, что ты используешь для воздержания от вникания в смысл, вместо того чтобы использовать это же самое для усовершенствования своего мышления.
posmotre.li
No votes yet.
Please wait...
Строго говоря, разумнее употреблять это слово во множественном числе — науки. Науки как таковой не существует; есть науки, различающиеся между собой предметом и методами исследования. Однако раз есть множественное число, есть и единственное, и нельзя сказать, что такое науки, если мы не определим вначале, что же такое наука.
Что бы ни утверждал Декарт, наука не есть ни достоверное, ни доказанное знание (ведь есть научные гипотезы, а без гипотез невозможна никакая наука), ни даже доступное проверке знание.
Наука не есть также совокупность мнений или взглядов, даже если она вполне логична и рациональна, ибо в этом случае наукой следовало бы назвать философию, чем она не является и являться не может.
Тем не менее всякая наука берет начало в рациональной мысли. Поэтому можно сказать, что рациональная мысль есть общий род, а науки суть его определенный вид. В чем их специфические различия?
Это совокупность знаний, теорий и гипотез, относящихся к одному и тому же предмету или одной и той же области (например, природе, живым существам, Земле, обществу и т.д.). Наука не столько констатирует, сколько конструирует эти знания, сообразуясь с историческим контекстом (всякая истина вечна, ни одна наука не претендует на вечность), логически организуя или доказывая их (в той мере, в какой они поддаются доказательству), добиваясь для них если не всеобщего, то хотя бы группового признания со стороны компетентных умов (в этом отличие философии от всех прочих наук, ибо в философии возможно противостояние компетентных умов), наконец, признавая, что все науки кроме математики являются эмпирически фальсифицируемыми. Если к этому добавить, что обычно научный подход противостоит так называемому здравому смыслу (научное знание далеко не всегда самоочевидно), то можно привести следующее упрощенное определение: наука есть организованная совокупность доступных проверке парадоксов и исправленных ошибок.
Неотъемлемой частью сущности науки является прогресс, но не потому, что наука, как это представляется многим, движется от уверенности к уверенности, а потому что она развивается путем «предположений и опровержений». Карл Поппер, потратил, когда это было необходимо, немало времени, чтобы доказать, что ни марксизм, ни психоанализ не являются науками (их невозможно опровергнуть с помощью эмпирических фактов). Но и сама эта невозможность опровержения не может быть опровергнута, вернее, она опровергает лишь псевдонаучность двух указанных учений. Было бы очередной ошибкой выводить из этого положения, что марксизм и психоанализ не представляют никакого интереса и не имеют никакого отношения к истине. Все, что научно, не может быть истинно; все, что истинно (или предположительно истинно), не может быть научно. В понятии научной ошибки нет противоречия, в понятии научной истины — плеоназма. Вот почему философия возможна, а учения необходимы.
No votes yet.
Please wait...
www.phildic.ru
Наука
♦ Sciences
Строго говоря, разумнее употреблять это слово во мно жественном числе – науки. Науки как таковой не существует; есть науки, различающиеся между собой предметом и методами исследования. Однако раз есть множественное число, есть и единственное, и нельзя сказать, что такое науки, если мы не определим вначале, что же такое наука.
Начнем с того, чем наука не является. Что бы ни утверждал Декарт, наука не есть ни достоверное, ни доказанное знание (ведь есть научные гипотезы, а без гипотез невозможна никакая наука), ни даже доступное проверке знание (проверить, не сломалась ли у вас молния на брюках, гораздо легче, чем проверить непротиворечивость математики, ибо последнее вообще невозможно, но математика остается наукой, а ваша ширинка не имеет к ней никакого отношения). Наука не есть также совокупность мнений или взглядов, даже если она вполне логична и рациональна, ибо в этом случае наукой следовало бы назвать философию, чем она не является и являться не может.
Тем не менее всякая наука берет начало в рациональной мысли. Поэтому можно сказать, что рациональная мысль есть общий род, а науки суть его определенный вид. В чем их специфические различия?
И что такое конкретная наука? Это совокупность знаний, теорий и гипотез, относящихся к одному и тому же предмету или одной и той же области (например, природе, живым существам, Земле, обществу и т. д.). Наука не столько констатирует, сколько конструирует эти знания, сообразуясь с историческим контекстом (всякая истина вечна, ни одна наука не претендует на вечность), логически организуя или доказывая их (в той мере, в какой они поддаются доказательству), добиваясь для них если не всеобщего, то хотя бы группового признания со стороны компетентных умов (в этом отличие философии от всех прочих наук, ибо в философии возможно противостояние компетентных умов), наконец, признавая, что все науки кроме математики являются эмпирически фальсифицируемыми. Если к этому добавить, что обычно научный подход противостоит так называемому здравому смыслу (научное знание далеко не всегда самоочевидно), то можно рискнуть привести следующее упрощенное определение: наука есть организованная совокупность доступных проверке парадоксов и исправленных ошибок.
Неотъемлемой частью сущности науки является прогресс, но не потому, что наука, как это представляется многим, движется от уверенности к уверенности, а потому что она развивается путем «предположений и опровержений».
Карл Поппер, у которого я заимствовал последнее выражение, потратил, когда это было необходимо, немало времени, чтобы доказать, что ни марксизм, ни психоанализ не являются науками (их невозможно опровергнуть с помощью эмпирических фактов). Он очевидно прав. Но и сама эта невозможность опровержения не может быть опровергнута, вернее, она опровергает лишь псевдонаучность двух указанных учений. Было бы очередной ошибкой выводить из этого положения, что марксизм и психоанализ не представляют никакого интереса и не имеют никакого отношения к истине. Все, что научно, не может быть истинно; все, что истинно (или предположительно истинно), не может быть научно. В понятии научной ошибки нет противоречия, в понятии научной истины – плеоназма. Вот почему философия возможна, а учения необходимы.
Философский словарь — М.: Палимпсест, Издательство «Этерна». Андре Конт-Спонвиль. 2012.
philosophy_sponville.academic.ru
- сфера человеческой деятельности, функцией которой является выработка и теоретическая систематизация объективных знаний о действительности. Цели науки - описание, объяснение и предсказания процессов и явлений действительности, составляющих предмет ее изучения на основе открываемых ею законов, т.е. теоретическое отражение действительности.
Наука состоит из трех главных разделов - естественных наук (в т.ч. технических), общественных (социальных) и философии.
Естественные науки изучают закономерности природы в целом, отдельных явлений и взаимоотношения человека с природой; общественные - закономерности развития общества, взаимоотношения человека и общества, а также взаимоотношения людей между собой на разных этапах развития человеческой истории; философия находит наиболее общие законы развития природы и общества.
Несмотря на казалось бы объективную направленность, наука в целом и ее частные разделы существенным образом подчинены целям исследований, которые в свою очередь вытекают из производственных отношений общественно-экономических формаций и зависят от взаимоотношений формаций, одновременно существующих в разных странах, поэтому сама постановка научных задач имеет классовый характер. Каждый политический эконом, ратующий сегодня за частную собственность и рынок - идеологический наемник буржуазии. В.И.Ленин предупреждал, что ни одному буржуазному профессору политэкономии нельзя верить ни в едином слове. "Прямая задача науки,- по Марксу,- это дать истинный лозунг борьбы, то есть суметь объективно представить эту борьбу как продукт определенной системы производственных отношений, суметь понять необходимость этой борьбы, ее содержание, ход и условия развития" (Л., 1, 34О-341). Только благодаря политической экономии "наша теория приобретает несокрушимый фундамент, и мы сможем победоносно выступать на всех фронтах". Ф.Энгельс (М. и Э. 36, 252-253).
Оцените определение:
Источник: Краткий политологический толковый словарь
специализированная деятельность по созданию системы знания о природе, обществе и человеке, позволяющей адекватно описывать, объяснять природные или общественные процессы и прогнозировать их развитие.
Научному дискурсу свойственны претензия на интерсубъективную значимость (объективность), системность, логическая доказательность, использование специализированного искусственного языка, теоретичность. Накопление знаний в древних обществах, несмотря на достижения египетской, месопотамской и других цивилизаций в области астрономии, математики, медицины, еще не имело научного характера в строгом смысле, т. к. не выходило за рамки чистого опыта и являлось лишь собранием практических рекомендаций.
Наука в собственном смысле возникла примерно в VI в. до н. э. у древних греков, перешедших от мифологического рассмотрения мира к постижению его в понятиях. Опытное изучение мира дополняется научной методологией: устанавливаются правила логики, вводится понятие гипотезы и т. д.
В Средние века интерес к опытному познанию ослаб, и занятие наукой в основном свелось к развитию формально-логических методов (схоластика) и толкованию авторитетных текстов, в т. ч. трудов крупнейших античных ученых (Аристотеля, Эвклида, Птолемея, Плиния Старшего, Гиппократа и др.), что позволило донести основы античной науки до Нового времени.
Именно в Новое время происходит поворот к свободному от догматизма рационалистическому исследованию, начинается становление гуманитарных наук, идет стремительное накопление новых опытных знаний, подрывающее прежнюю картину мира.
Наиболее важное нововведение новоевропейской науки — экспериментирование. Если Архимед, изобретая водяные винты и выпуклые зеркала, почитал главной целью обмануть природу, то в Новое время стало важным заставить работать ее на себя, предварительно изучив. Знание вещи есть знание о том, как ее использовать. Появление современного экспериментального естествознания связывают с именем Галилея (1564–1642), первым систематически использовавшим эксперимент как основной метод исследования.
Теоретическое обоснование новой научной методики принадлежит Ф. Бэкону (1561–1626), обосновавшему в «Новом органоне» переход от традиционного дедуктивного подхода (от общего, умозрительного, предположения или авторитетного суждения — к частному, т. е. к факту) к подходу индуктивному (от частного, эмпирического, факта — к общему, т. е. к закономерности).
Высшего предела рационализации европейская наука достигла в XVII в. Именно к этому времени принято относить т. н. научную революцию, давшую толчок рождению современной науки. Понятие научной революции ввел французский философ А. Койре, показавший, что современная наука не является преемницей средневековой doctrina, она возникала в борьбе с ней.
Признание универсальных законов, управляющих всем мирозданием, было отправной точкой классической науки. Само понятие «законы природы» ввел Р. Декарт (1596–1650), исходя из властвующего над умами современных ему ученых деизма.
Поворотной точкой в истории классической науки стало 28 апреля 1686 г., когда И. Ньютон (1642–1727) представил Лондонскому королевскому обществу свои «Математические начала натуральной философии». Идея гравитации как основного закона, управляющего миропорядком, на долгие годы возглавила список тем для обсуждения в великосветских салонах. На ней основывали теоретические построения большинство мыслителей, ее высмеивали французские просветители, однако по-настоящему она стала достоянием человечества лишь в начале XIX в. В то время появились наиболее рационалистические философские системы, началась фундаментальная реорганизация университетов, кабинетные ученые становились преподавателями. Синтез знания стал излагаться в учебниках, и в основу преподавания легла, наконец, ньютоновская система.
Как социальный институт наука начала оформляться в XVII–XVIII вв. — именно тогда в Европе возникли первые научные общества, академии и научные журналы. Идея науки как всеохватывающего предприятия родилась в 1662 г., когда Ф. Бэкон представил Лондонскому королевскому обществу проект «восстановления наук» — создания натуральной истории на основе полного собрания наблюдений, опытов, практических исследований. Для осуществления этого замысла требовалось лишь организовать научное сообщество по принципу колоссальной фабрики. Ученые превращались в сотрудников мировой лаборатории.
Производственный характер новоевропейской науки подчеркивает М. Хайдеггер (1889–1976): «Под производством, прежде всего, понимают то явление, что наука, будь то естественная или гуманитарная, сегодня только тогда почитается настоящей наукой, когда становится способна институировать себя. Однако исследование не потому производство, что исследовательская работа проводится в институтах, а наоборот, институты необходимы потому, что сама по себе наука как исследование носит характер производства».
Приобретение наукой характера производства определило ее новый смысл: теперь она была призвана приносить практическую пользу. Впервые теоретические знания нашли свое применение в широкой практике, как ни удивительно, довольно поздно: в начале XIX в.
Первой на службу большому бизнесу встала химия, наука, способная анализировать свойства важных в коммерческом отношении — руд и металлов, нефти, природного газа и красящих веществ. В авангарде процессов становления прикладной науки шли Германия и США. Промышленность начала развиваться в этих странах позже, чем, например, в Великобритании, и потому они не имели консервативных традиций, отделявших науку от техники. Именно тогда наука приняла облик конвейера по производству общественно-полезных продуктов, а научное открытие уступило место изобретению.
С развитием новой науки возникла необходимость более глубокого разделения ее на специальные. К середине XIX в. формируется дисциплинарная организация науки, возникает система дисциплин со сложными связями между ними. Рационализация области науки приводит к ее бюрократизации уничтожением индивидуального творчества и развитием исследовательских групп, государственной научной политики. Наука превращается в особый тип производства научных знаний, включающий многообразные типы объединений ученых, в т. ч. крупные исследовательские коллективы, целенаправленное финансирование, их социальную поддержку, сложное разделение труда и целенаправленную подготовку кадров. «Лишь Западу, — пишет М. Вебер (1864–1920), — известна рациональная и систематическая, т. е. профессиональная, научная деятельность, специалисты-ученые в том специфическом современном смысле, который предполагает их господствование в данном культурном положении, прежде всего, в качестве специалистов-чиновников, опоры современного западного государства и современной западной экономики».
К началу XX в. в фундаментальной науке сложилась непростая ситуация: большинство наук потряс кризис оснований. По мнению Э. Гуссерля (1859–1938), причиной кризиса стало крушение веры в разум. Новое естествознание оторвалось от своей извечной основы — философии и стало ее могильщиком, превратившись в исследовательскую технику, математизировавшую мир и устранившую качественную определенность явлений. Наука осуществляет теперь лишь одну прагматическую функцию, и эта функция не может заменить человеку потребности в осмыслении мира, которую удовлетворяла наука прошлых эпох, не утратившая связи с философией. Гуссерль убежден: только возврат к метафизике и применение целостного способа рассмотрения во всех областях науки способны преодолеть ее «кризис».
Ярче всего кризис наук проявился в физике, которая в наиболее чистом виде сосредоточивала в себе классическую методологию. По мнению многих ученых, кризис оснований физики, казалось, благополучно разрешенный уже в первой трети XX в., продолжается — несмотря на покорение космоса, расщепление атомного ядра и прочие не менее впечатляющие успехи ученых. Дело в том, что главная цель фундаментальной науки — объединение частных физических теорий на непротиворечивой концептуальной основе и построение единой картины мира — так и не была достигнута.
Основы современной физики были заложены в первой трети XX в. — в связи с преодолением кризиса оснований науки благодаря влиянию царившего в то время иррационального культурно-методологического фона. Как отмечал А. Пуанкаре (1854–1912), квантовая доктрина была принята, несмотря на ее несовместимость с принципом причинности и аксиомами математической физики. Парадоксальность теории становится чуть ли не критерием ее истинности.
В трудах многих философов науки (Т. Кун, Г. Башляр, П. Фейерабенд) нетрадиционность методов новой физики была задним числом обоснована эпистемологически — путем разработки понятия «новой научной рациональности». Речь шла о том, что в условиях становления неклассической рациональности стирается грань между рациональным и иррациональным. «Демократия» в науке, отвергающая «тоталитаризм» единой картины мира и единый исчерпывающий метанарратив для описания реальности, подразумевает известную анархию в методологии. Современная наука провозглашает себя внутренне плюралистичной и более не собирается навязывать одну-единственную модель понимания действительности. По мнению создателя анархистской эпистемологии П. Фейерабенда, единственным универсальным принципом познания может служить принцип «все дозволено», и ученые вправе изобретать любые методы и теории.
Научно-техническая мощь — одна из важнейших составляющих национальной мощи государства. Лидером являются США, которые тратят на научные исследования и опытно-конструкторские разработки (НИОКР) больше, чем все остальные страны. Если НИОКР в США финансируются на 40–45% за счет налогоплательщиков, то в Японии этот показатель не превышает 20%: в этой стране считают, что сосредоточение научного потенциала в компаниях максимально сокращает путь от появления идеи до ее реализации в товаре.
До начала 1990-х гг. СССР как минимум не уступал США по количеству ученых и конструкторов. Советская научная система, ориентированная на нужды сверхиндустриализации и ВПК, была одним из важнейших факторов, обеспечивающих стране статус сверхдержавы. Заказы, которые она получала от государства (атомный проект, космическая программа), имели не только всенародное, но и всемирно-историческое значение.
Велико было уважение общества к людям науки. И наука оправдывала общественные ожидания. Были построены первые в мире АЭС и атомоход. Возникали новые научные центры — Дубна, Академгородок. Советские физики начали получать Нобелевские премии (1958, 1962, 1964). Советские ракеты покорили космос.
И все же величие советской науки было однобоким. Так, в ней довольно слабо были представлена гуманитарная отрасль, что оказалось одной из причин поражения СССР в холодной войне. Когда произошел распад СССР, отечественная наука лишилась своего основного, а главное, системного заказчика. Это привело к глубочайшему кризису научной структуры. На грани краха оказались лишенные госфинансирования исследовательские центры промышленности и академические институты. В 1996 г. расходы на НИОКР составили в США 184,7 млрд долларов, ав России, даже согласно явно завышенным официальным данным — только 5,3 млрд долларов.
В постсоветском пространстве только России, несмотря на финансовые трудности, удалось сохранить мощный научно-технический потенциал. В ряде фундаментальных исследований были получены результаты, имеющие мировое значение. В области информатики и компьютерной техники создана многопроцессорная вычислительная система с пиковой производительностью в триллион операций в секунду. Осуществлен прорыв в области термоядерного синтеза, астрофизике и механике. Российский академик Ж. Алферов в 2000 г. получил Нобелевскую премию в области физики.
Однако авторитету современной российской науки еще далеко до былого советского. В рейтинге цитируемости, составленном по итогам 2005 г., Россия занимает лишь 18-е место, уступая не только США, Англии, Германии, Японии, но даже Китаю и Израилю.
Упадок российской науки во многом объясняется оттоком ученых за рубеж в поисках лучших условий для жизни и работы: в 1992 г. средняя зарплата ученых в России составляла чуть более 5 долларов. За 1990-е гг. Россию покинуло более 250 тыс. ученых, а в общей сложности из науки ушло более 2,4 млн чел., т. е. две трети списочного состава. В результате были утрачены ценнейшие ноу-хау, в т. ч. в сфере оборонных технологий и атомной энергетики, потеряны целые направления исследований, на 90% снизился уровень изобретательской активности и средний индекс цитирования работ советских ученых в мировой литературе. Если в середине 1960-х гг. он уступал американскому примерно в 1,5 раза, то в начале 1990-х гг. этот разрыв вырос в пользу США в 14 раз. Если по численности научных сотрудников Россия до сих пор находится на 1-м месте в мире, то по конкурентоспособности всего на 70-м.
По оценкам специалистов Комиссии Совета Европы по образованию, финансовые потери нашей страны от эмиграции ученых достигают 1 млрд долларов в год. «Стоимость» только одного выпускника МФТИ оценивается на мировом рынке примерно в 1 млн долларов, а уезжает из них каждый пятый.
Идет стремительное старение российской науки. Во многих институтах РАН средний возраст ученых превышает 60 лет, тогда как еще в эпоху покорения космоса этот показатель составлял 38 лет. Некомплект научных сотрудников в российских НИИ составляет более 175 тыс., или свыше 20%.
Первые шаги на пути восстановления потенциала отечественной науки начали делаться лишь в начале 2000-х гг., когда наметились серьезные подвижки в области финансирования фундаментальной науки, повышения оплаты труда ученых и т. д.
26 апреля 2007 г. В. Путин вежегодном послании Федеральному Собранию поставил перед российской наукой задачу совершить прорыв в области наиболее передовых технологий, прежде всего нанотехнологий, что позволит России вернуть утраченное лидерство в науке.
Оцените определение:
Источник: Большая актуальная политическая энциклопедия
politike.ru
Проблема демаркации, поиск ответа на вопрос, чем наука отличается от ненауки, является одной из самых амбициозных и самых провальных задач философии науки XX столетия. Если мы посмотрим на эту постановку вопроса, как она виделась философам, то теоретически все должно быть понятно. Есть демаркация первого порядка: у нас есть некоторые регионы науки и некоторые регионы ненауки. Есть демаркация второго порядка: когда мы уже отделили регион науки, то внутри он как-то должен делиться на социологию, биологию, историю, философию, филологию и так далее — философию вряд ли.
К сожалению, эта четкая иерархия порядков, демаркация науки и ненауки и демаркация дисциплины, не работает. Если мы сейчас зададим вопрос, где находится наблюдатель, который проводит эти границы, то чисто логически мы придем к заключению, что он может находиться либо внутри уже какого-то определенного дисциплинарного региона, и тогда это биолог, социолог, историк, который говорит, что вот это наука, а это ненаука, очевидно, находясь в языке уже своей дисциплины. Либо он находится в некоторой метадисциплинарной позиции, будучи философом и ничего не понимая в конкретно этих дисциплинах или понимая что-то только в одной из них, проводит демаркацию первого порядка и демаркацию второго порядка. Ответы, которые будут даны философом или ученым, принципиально различны.
Эту неясность, связанную с тем, что научное знание оказывается куда более дисциплинарным, чем нам бы хотелось, и всякое научное знание в первую очередь дисциплинарно, а во вторую — научно, и в этом смысле биология является лженаукой для химиков, социология — лженаукой для биологов, а история — лженаукой для половины вышеперечисленных и так далее, хорошо понимали уже философы науки. В частности, мы это видим в замечательной работе Куна 62-го года, где он описывает научные революции прежде всего через понятие парадигмы как некоторой исторически сформировавшейся матрицы знания, но уже в дополнении 69-го года он вводит понятие дисциплинарной матрицы.
Кун начинает понимать, что дисциплинарность научного знания куда более сложный непреложный факт, чем ему бы хотелось. И получается, что если мы принимаем этот тезис, то демаркация второго порядка, то есть различение между биологией и социологией, куда более жесткая граница, чем демаркация первого порядка — различение между наукой и ненаукой.
В философии в метадисциплинарной позиции вопрос демаркации наиболее внятно, в отчетливой форме поставил Мориц Шлик, а также все, что связано с логическим позитивизмом и Венским кружком начала XX столетия. Мориц Шлик, наверное, один из самых последовательных и ясных философов, к сожалению, сегодня уже основательно подзабытый. То, что помнят о нем мои студенты, — это то, что он был застрелен своим бывшим аспирантом, охваченным чувством ревности к одной из его других бывших аспиранток. Но, помимо этого, Шлик славен тем, что предложил внятный критерий, по которому наука может быть отделена от ненауки.
Для Шлика наука — это совокупность суждений, и все суждения, все высказывания, которые относятся к региону науки, должны подчиняться ряду требований.
Прежде всего, они должны быть некоторым образом разложимы и сведены к серии протокольных предложений. Иными словами, если мы с вами говорим о том, что сейчас за окном идет снег, мы можем посмотреть в окно и выяснить, идет снег или нет. Таким образом, мы можем верифицировать это суждение, если оно потенциально верифицируемо. Очень важно — не истинно, потому что мы можем посмотреть в окно и обнаружить, что снег не идет, и тогда мы скажем: это ложное высказывание. Но мы потенциально можем удостовериться в его истинности, мы можем его верифицировать.
Этот тезис верификации, принцип верификации и кладется в основание проведения границы между наукой и ненаукой — то, истинность чего мы можем установить, является научным. У принципа верификации масса проблем. Главная из его проблем связана с корреспондентной теорией истины, которая в нем заложена. А именно предположением, что у нас всегда есть окно и мы всегда можем удостовериться в том, что некоторые высказывания отражают положение вещей. А если окна нет? Если у нас нет абсолютно однозначного способа удостовериться в том, в какой степени данное высказывание соответствует положению вещей? Это одна из проблем. И понятно, что логические позитивисты после Карнапа всячески пытались как-то решить этот вопрос и плавно мутировали от корреспондентной теории истины к когерентной теории истины. То есть представление о том, что, прежде всего, предложение должно быть внутренне взаимосвязанным и согласованным с рядом других положений и так далее.
Но у принципа верификационизма есть и другой, куда более проблемный момент, а именно: он не применим к самому себе. Иными словами, нет никакого способа удостовериться, верифицировать сам верификационизм. Например, высказывание: «Всякое научное суждение должно быть бла-бла-бла... которое верифицируемо» — с ним ничего нельзя сделать, оно само не поддается верификации, а потому, согласно самому тезису Шлика, оно должно быть признано метафизическим. Соответственно, получается, что ненаучный принцип кладется в основание проведения демаркации между наукой и ненаукой.
С верификационизмом есть и масса других проблем. Одна из них называется тезис Дюгема — Куайна: он индуктивен, он предполагает некоторое последовательное накопление знаний, а потому не может произвести никакого обобщающего суждения. Например, все лебеди белые, знаменитый пример, потом Австралия — там лебеди черные и так далее.
На смену верификационизму в философию науки приходит фальсификационизм. Карл Поппер говорит, что вообще-то мир полон теорий, которые непрерывно подтверждают сами себя. Он приводит в качестве примера две особенно ему ненавистные: психоанализ и марксизм — это теории, которые всегда находят себе некоторое подтверждение. И потому, как он говорит, подлинно научной теорию делает ее опровержимость. Иными словами, если теория может быть опровергнута или, как он говорит, если класс фальсификаторов данного высказывания не пуст, мы можем отнести ее к науке. У этого тезиса тоже масса проблем. Например, это означает, что по-настоящему научными являются только уже опровергнутые теории. Мы никогда не можем сказать про теорию, которая пока не опровергнута, является она научной или нет. Но основная проблема ровно та же самая: принцип фальсификационизма не фальсифицируем, он не применим к самому себе.
Что объединяет и кондовых верификационистов, и кондовых фальсификационистов вроде Поппера, и «утонченных фальсификационистов» вроде Имре Лакатоса, как он сам себя называет, — это представление о том, что наука есть совокупность суждений, которые некоторым образом могут быть либо верифицированы, либо фальсифицированы.
Социология — и мы переходим к другому способу ответа на вопрос о том, где проходит граница между наукой и ненаукой — никогда не мыслила науку как совокупность суждений. Дело в том, что в языке социологии это уже не метадисциплинарный, а дисциплинарный ответ на вопрос о демаркации. Наука — это всегда совокупность действий, потому что социология занимается изучением социальных действий.
Классический пример того, как решается вопрос демаркации внутри социологического языка, — это Макс Вебер, который говорит: вот есть мир бытия, есть царство ценностей и есть смыслы, которые мы вкладываем в свои действия, связывая царство ценностей и мир бытия. И где-то там, в царстве ценностей, есть такой ценностный порядок, который называется ценность познания, есть смыслы, направленные на познание мира, эпистемические смыслы действия, которые мы вкладываем в свои действия. И тогда мы можем говорить о том, что это — действие ученого, потому что оно направлено на познание мира, а это — действие политика, потому что под видом науки он на самом деле занимается политической деятельностью (строит демократию в России).
С этим решением еще больше проблем — прежде всего потому, что тогда алхимик и химик принципиально ничем не различаются.
Есть химики, которые куда меньше ученые, чем алхимики, по Максу Веберу. Потому что алхимик точно так же может быть увлечен страстью к познанию и точно так же вкладывать именно такого рода ценностные основания в свои действия.
Важно, что в этой веберовской концептуализации науки понятие знания оказывается вторичным по отношению к понятию действия. Это родовая травма социологии. Дальше будет эволюционировать и меняться теория действия, вместе с ней будет меняться и теория науки. Потому что наука — это некоторая совокупность действий, а не высказываний. Какую бы концептуализацию мы ни выбрали, исходили бы мы из дисциплинарной или метадисциплинарной философской позиции, мы всегда вынуждены давать эту концептуализацию науки, из чего она состоит и чему она рядоположена. Для Вебера есть научные действия, есть религиозные действия, для Шлика есть научные высказывания и метафизические высказывания.
Сегодня, когда мы говорим о том, что же такое проблема демаркации в социологии, мы, как это ни странно, куда реже апеллируем к концептуализации «наука как система действия». Почему-то мы возвращаемся к идее высказываний, но уже не к идее высказываний как высказываний о мире, которые как-то к этому миру могут быть поставлены в соответствие, а к идее языка. Эта мысль о том, что социология, равно как и любая другая дисциплина, представляет собой прежде всего язык, означает, что некое суждение, некоторое высказывание может быть признано научным или ненаучным не исходя из того, как оно относится к объекту своего высказывания (нет больше никакой когерентной теории истинности), а исходя из того, как оно согласовано с другими суждениями в рамках данного языка.
Иными словами, если это высказывание произведено по правилам социологического языка, по правилам языка социологической теории, если в нем не нарушено ни одно из табу, если в нем использована та система различения, которая в нашем языке закреплена, мы говорим о том, что это социологическое высказывание. И тогда огромное количество высказываний, произведенных на языке других дисциплин, будут для нас точно такими же лженаучными, как высказывания, произведенные на языке, например, религиозной догматики.
Сегодня мы говорим о социологии именно как о корпусе языков со своей семантикой, со своей оптикой, со своей метафорикой, со своей аксиоматикой, которая в эти языки встроена. Именно такое понимание социологии как некоторого способа разложения мира на элементы, уже заранее встроенные в наш собственный язык описания, заставляет социологов все более пристально всматриваться в то, на каком языке мы говорим о мире. И до тех пор, пока мы не отдаем себе отчета, как наш язык создает наш мир, как язык социологии делает этот мир доступным познанию социологам, мы в принципе не способны ответить на вопрос, действительно ли этот мир, например, является социальным и есть ли социальное в мире или социальное — это просто одна из категорий нашего языка, которую мы используем, для того чтобы увидеть этот мир как социальный.
Виктор Вахштайн — кандидат социологических наук, профессор, декан факультета социальных наук МВШСЭН, декан Философско-социологического факультета Института общественных наук РАНХиГС, главный редактор журнала "Социология власти"
ПостНаука
scisne.net
НАУКА - особый вид познавательной деятельности, направленной на выработку объективных, системно организованных и обоснованных знаний о мире. Взаимодействует с другими видами познавательной деятельности: обыденным, художественным, религиозным, мифологическим, философским постижением мира. Н. ставит своей целью выявить законы, в соответствии с которыми объекты могут преобразовываться в человеческой деятельности. Поскольку в деятельности могут преобразовываться любые объекты - фрагменты природы, социальные подсистемы и общество в целом, состояния человеческого сознания и т.п., постольку все они могут стать предметами научного исследования. Н. изучает их как объекты, функционирующие и развивающиеся по своим естественным законам. Она может изучать и человека как субъекта деятельности, но тоже в качестве особого объекта. Предметный и объективный способ рассмотрения мира, характерный для Н., отличает ее от иных способов познания. Например, в искусстве отражение действительности происходит как своеобразная склейка субъективного и объективного, когда любое воспроизведение событий или состояний природы и социальной жизни предполагает их эмоциональную оценку. Отражая мир в его объективности, Н. дает лишь один из срезов многообразия человеческого мира. Поэтому она не исчерпывает собой всей культуры, а составляет лишь одну из сфер, которая взаимодействует с другими сферами культурного творчества - моралью, религией, философией, искусством и т.д. Признак предметности и объективности знания выступает важнейшей характеристикой Н., но он еще недостаточен для определения ее специфики, поскольку отдельные объективные и предметные знания может давать и обыденное познание. Но в отличие от него Н. не ограничивается отражением только тех объектов, их свойств и отношений, которые в принципе могут быть освоены в практике соответствующей исторической эпохи. Она способна выходить за рамки каждого исторически определенного типа практики и открывать для человечества новые предметные миры, которые могут стать объектами практического освоения лишь на будущих этапах развития цивилизации. В свое время Лейбниц характеризовал математику как Н. о возможных мирах. В принципе эту характеристику можно отнести к любой фундаментальной Н. Электромагнитные волны, ядерные реакции, когерентные излучения атомов были вначале открыты в физике, и в этих открытиях потенциально был заложен принципиально новый уровень технологического развития цивилизации, который реализовался значительно позднее (техника электродвигателей и электрогенераторов, радио - и телеаппаратура, лазеры и атомные электростанции и т.д.). Постоянное стремление Н. к расширению поля изучаемых объектов безотносительно к сегодняшним возможностям их массового практического освоения, выступает тем системообразующим признаком, который обосновывает другие характеристики Н., отличающие ее от обыденного познания. Прежде всего - это отличие по их продуктам (результатам). Обыденное познание создает конгломерат знаний, сведений, предписаний и верований, лишь отдельные фрагменты которого связаны между собой. Истинность знаний проверяется здесь непосредственно в наличной практике, так как знания строятся относительно объектов, которые включены в процессы производства и наличного социального опыта. Но поскольку Н. постоянно выходит за эти рамки, она лишь частично может опереться на наличные формы массового практического освоения объектов. Ей нужна особая практика, с помощью которой проверяется истинность ее знаний. Такой практикой становится научный эксперимент. Часть знаний непосредственно проверяется в эксперименте. Остальные связываются между собой логическими связями, что обеспечивает перенос истинности с одного высказывания на другое. В итоге возникают присущие Н. характеристики: системная организация, обоснованность и доказанность знания. Далее, Н., в отличие от обыденного познания, предполагает применение особых средств и методов деятельности. Она не может ограничиться использованием только обыденного языка и тех орудий, которые применяются в производстве и повседневной практике. Кроме них ей необходимы особые средства деятельности - специальный язык (эмпирический и теоретический) и особые приборные комплексы. Именно эти средства обеспечивают исследование все новых объектов, в том числе и тех, которые выходят за рамки возможностей наличной производственной и социальной практики. С этим же связаны потребности Н. в постоянной разработке специальных методов, обеспечивающих освоение новых объектов безотносительно к возможностям их сегодняшнего практического освоения. Метод в Н. часто служит условием фиксации и воспроизводства объекта исследования; наряду со знанием об объектах, Н. систематически развивает знание о методах. Наконец, существуют специфические особенности субъекта научной деятельности. Субъект обыденного познания формируется в самом процессе социализации. Для Н. же этого недостаточно - требуется особое обучение познающего субъекта, которое обеспечивает его умение применять свойственные Н. средства и методы при решении ее задач и проблем. Кроме того, систематические занятия Н. предполагают усвоение особой системы ценностей. Фундаментом выступают ценностные установки на поиск истины и на постоянное наращивание истинного знания. На базе этих установок исторически развивается система идеалов и норм научного исследования. Эти ценностные установки составляют основание этики Н., запрещающей умышленное искажение истины в угоду тем или иным социальным целям и требующей постоянной инновационной деятельности, вводя запреты на плагиат. Фундаментальные ценностные установки соответствуют двум фундаментальным и определяющим признакам Н: предметности и объективности научного познания и ее интенции на изучение все новых объектов, безотносительно к наличным возможностям их массового практического освоения. В развитии научного знания можно выделить стадию преднауки и Н. в собственном смысле слова. На первой стадии зарождающаяся Н. еще не выходит за рамки наличной практики. Она моделирует изменение объектов, включенных в практическую деятельность, предсказывая их возможные состояния. Реальные объекты замещаются в познании идеальными объектами и выступают как абстракции, которыми оперирует мышление. Их связи и отношения, операции с ними также черпаются из практики, выступая как схемы практических действий. Такой характер имели, например, геометрические знания древних египтян. Первые геометрические фигуры были моделями земельных участков, причем операции разметки участка с помощью мерной веревки, закрепленной на конце с помощью колышков, позволяющих проводить дуги, были схематизированы и стали способом построения геометрических фигур с помощью циркуля и линейки. Переход к собственно Н. связан с новым способом формирования идеальных объектов и их связей, моделирующих практику. Теперь они черпаются не непосредственно из практики, а создаются в качестве абстракций, на основе ранее созданных идеальных объектов. Построенные из их связей модели выступают в качестве гипотез, которые затем, получив обоснование, превращаются в теоретические схемы изучаемой предметной области. Так возникает особое движение в сфере развивающегося теоретического знания, которое начинает строить модели изучаемой реальности как бы сверху по отношению к практике с их последующей прямой или косвенной практической проверкой. Исторически первой осуществила переход к собственно научному познанию мира математика. Затем способ теоретического познания, основанный на движении мысли в поле теоретических идеальных объектов с последующей экспериментальной проверкой гипотез, утвердился в естествознании. Третьей вехой в развитии Н. было формирование технических Н. как своеобразного опосредующего слоя знания между естествознанием и производством, а затем становление социальных Н. Каждый из этих этапов имел свои социокультурные предпосылки. Первый образец математической теории (эвклидова геометрия) возникла в контексте античной культуры, с присущими ей ценностями публичной дискуссии, демонстрации доказательства и обоснования как условий получения истины. Естествознание, основанное на соединении математического описания природы с ее экспериментальным исследованием, формировалось в результате культурных сдвигов, осуществившихся в эпоху Ренессанса, Реформации и раннего Просвещения. Становление технических и социальных Н. было связано с интенсивным индустриальным развитием общества, усиливающимся внедрением научных знаний в производство и возникновением потребностей научного управления социальными процессами. На каждом из этапов развития научное познание усложняло свою организацию. Во всех развитых Н. складываются уровни теоретического и эмпирического исследования со специфическими для них методами и формами знания (основной формой теоретического уровня выступает научная теория; эмпирического уровня - научный факт). К середине 19 в. формируется дисциплинарная организация Н., возникает система дисциплин со сложными связями между ними. Каждая из Н. (математика, физика, химия, биология, технические и социальные Н.) имеет свою внутреннюю дифференциацию и свои основания: свойственную ей картину исследуемой реальности, специфику идеалов и норм исследования и характерные для нее философско-мировоззренческие основания. Взаимодействие Н. формирует междисциплинарные исследования, удельный вес которых возрастает по мере развития Н. Каждый этап развития Н. сопровождался особым типом ее институциализации, связанной с организацией исследований и способом воспроизводства субъекта научной деятельности. Как социальный институт Н. начала оформляться в 17-18 ст., когда в Европе возникли первые научные общества, академии и научные журналы. В 20 в. Н. превратилась в особый тип производства научных знаний, включающий многообразные типы объединения ученых, в том числе и крупные исследовательские коллективы, целенаправленное финансирование и особую экспертизу исследовательских программ, их социальную поддержку, специальную промыш-ленно-техническую базу, обслуживающую научный поиск, сложное разделение труда и целенаправленную подготовку кадров. В процессе исторического развития Н. менялись ее функции в социальной жизни. В эпоху становления естествознания Н. отстаивала в борьбе о религией свое право участвовать в формировании мировоззрения. В 19 ст. к мировоззренческой функции добавилась функция - быть производительной силой. В первой половине 20 в. Н. стала приобретать еще одну функцию, она стала превращаться в социальную силу, внедряясь в различные сферы социальной жизни и регулируя различные виды человеческой деятельности. В современную эпоху, в связи с глобальными кризисами возникает проблема поиска новых мировоззренческих ориентации человечества. В этой связи переосмысливаются и функции Н. Ее доминирующее положение в системе ценностей культуры во многом было связано с ее технологической проекцией. Сегодня важно органичное соединение ценностей научно-технологического мышления с теми социальными ценностями, которые представлены нравственностью, искусством, религиозным и философским постижением мира. Такое соединение представляет собой новый тип рациональности. В развитии Н., начиная с 17 ст., можно выделить три основных типа рациональности: классическую (17 - начало 20 в.), неклассическую (первая половина 20 в.), постнеклассическую (конец 20 в.). Классическая Н. предполагала, что субъект дистанцирован от объекта, как бы со стороны познает мир, и условием объективно истинного знания считала элиминацию из объяснения и описания всего, что относится к субъекту и средствам деятельности. Для неклассическсой рациональности характерна идея относительности объекта к средствам и операциям деятельности; экспликация этих средств и операций выступает условием получения истинного знания об объекте. Образцом реализации этого подхода явилась квантово-релятивистская физика. Наконец, постнеклассическая рациональность учитывает соотнесенность знаний об объекте не только со средствами, но и ценностно-целевыми структурами деятельности, предполагая экспликацию внутрина-учных ценностей и их соотнесение с социальными целями и ценностями. Появление каждого нового типа рациональности не устраняет предыдущего, но ограничивает поле его действия. Каждый из них расширяет поле исследуемых объектов. В современной постнеклассической Н. все большее место занимают сложные, исторически развивающиеся системы, включающие человека. К ним относятся объекты современных биотехнологий, в первую очередь генной инженерии, медико-биологические объекты, крупные экосистемы и биосфера в целом, человеко-машинные системы, включая системы искусственного интеллекта, социальные объекты и т.д. В широком смысле сюда можно отнести любые сложные синергетические системы, взаимодействие с которыми превращает само человеческое действие в компонент системы. Методология исследования таких объектов сближает естественнонаучное и гуманитарное познание, составляя основу для их глубокой интеграции.
Новейший философский словарь. — Минск: Книжный Дом. А. А. Грицанов. 1999.
dic.academic.ru
26 комментов — :
генетика, на расее, должна быть повторно объявлена буржуазной лженаукой. а вместе с ней и антропология (что это они по форме черепа там определить собираются так и до френологии недалеко)А криминалистику надо заменить разучиванием молитв о покарании нечестивцев.Тогда рашка заживет исконно скрепной жизнью
Ордалии будут? А то херня какая-то...
Этож мощи святого! Они лечить должны. Ну, или очередь рядом должна самообразовываться.
А на каком расстоянии они должны почувствоваться или начать лечить? Это Миша Конченный не сказал?
Сие тайна великая есть. Это насчет Конченного.Насчет расстояния, это 3 метра 7 сантиметров и количество ангелов на конце иглы.
"....наконечник это...э...это то, что одевают на конец" - не очень уверенно сказал политрук Кац.- Тоже мне объяснил - хмыкнула Глафира. - Мало ли что одевают на конец.""Моня Цацкес - знаменосец".
"И тут мне карта как поперла..."
На сколько голов Иоана Крестителя верующие там начувствовали?Edited at 2017-07-27 14:32 (UTC)
У тебя замироточил член? Не волнуйся. Это в твой город привезли мощи.... а вместе с ними приехали грязные проститутки в просторных чёрных платьях.Edited at 2017-07-27 14:58 (UTC)
А нету ли в ваших словах пропаганды гомосексуализма?
скорее пропаганда профилактики венерических заболеваний головного и спинного мозгаEdited at 2017-07-27 18:22 (UTC)
Его это останки или нетУкажет вам Останкино декретEdited at 2017-07-27 14:45 (UTC)
Кибернетику, генетику уже запрещали. Уверуйте, сцуки! А то всех пересажаем!))
в севастополь намедни собрались завести куски останков адмирала фёдора ушакова в специальной коробкепередвижение частей сгнившего тела из мордовии в крым мотивируется наличием праздника вмфпредполагается целование косточек покойника в праздничные днипри всём этом мраке если немного подумать то вобщем-то он правну лежат какие-то кости, никакой разницы чьи они уже нет - ничего в мире не изменится если мы узнаем что они принадлежат каким-то другим людямважны только верит человек в это или нет
Верно ли то, во что верят люди или нет - неважно.Во что верят люди - неважно.Верят ли люди - неважно.Верный путь к мозгу рака.
Ну если в давке к мощам как на Ходынском поле тысчонки три передушат и столько-же перекалечат, то нечего и сомневаться... Он и есть - КРОВАВЫЙ. Народишко это ой, как чувствует.... А потом и Сталина отроют. И начнут все доносы строчить и на судах расстрелять упрашивать. Знаем... Плавали..
Заголовок классный :)
(Анонимно) 27 июля, 2017Эээ тинискажьи, гаспот всьознаит, он тибе скажьит как нада правильно инэн син баш боласы...Как невежественное РПЦшное мудило учит людей в Бога верить. Трагедия в трех частях. Часть первая и последняя: "Пиздец" "Аминь".
Нужно к костям Поклонскую подвести - если начнет стонать и кончать, и через 9 месяцев родит - то тогда точно он, отец родной!
ibigdan.livejournal.com
